Мы познакомились еще в Техасе, когда мне было всего пять лет. Ты приехал погостить на ранчо к своему деду, этакий маленький принц и кто бы знал, как я тебя возненавидела. Я ненавидела в тебе все, твои сверкающие ботинки, твои костюмы с иголочки, а еще больше я ненавидела тебя за то, что ты живешь той самой роскошной городской жизнью, о которой я мечтала едва ли не с пеленок. Сколько сил, креатива и изобретательности было брошено на то, чтобы отравить твои каникулы. Если же я не сделала тебе какой-либо пакости, то день был прожит зря. Порой я плевала на все правила приличия и просто дубасила тебя своими маленькими кулачками. Утверждаешь, что вел себя как джентльмен, ага как же, тогда не подскажешь, почему мои косички к осени изрядно поредели. Осень подкралась слишком незаметно, слишком быстро и ты уехал, а я обнаружила, что скучаю. Впрочем, на следующие лето ты снова оказался у деда, тебя, черт возьми, привлекала верховая езда, и наши отношения вернулись на круги своя. И так продолжалось пять лет, каждое лето ты приезжал из города, а моя голова была занята лишь мыслями о том, как отравить тебе сегодня день.
А потом все изменилось, я уехала и со временем забыла, что в моей жизни существовал такой человек. Но Земля круглая, а мир все-таки тесен. Мы встретились вновь этим летом на Корсике. Воспоминания детства за ужином переросли в ночь полную страсти и завтрак в твоей постели. И все завертелось как в калейдоскопе, мне было так хорошо, что я даже не сразу поняла, что влюбилась и, тогда я испугалась. Испугалась отдавать тебе такой хрупкий предмет как свое сердце. И приняла единственно верное, на мой взгляд, решение – сбежала.
Ну скажи мне, скажи. Почему доходя до постели, мы так мало разговаривали, что я даже не удосужилась поинтересоваться, где ты учишься. Представляешь мое лицо, когда я тебя увидела в коридорах университета. Нет, лучше не представляй, скажу только, что учебники посыпались из моих рук, а челюсть отвалилась прямиком на паркет. Теперь мы занимаемся тем, что упорно роем друг другу яму, кто кого первый туда столкнет, я не знаю, но падать будет больно.

Обстоятельства знакомства:
Уличная потасовка из-за расы. Двадцать мексиканцев, пять англичан. Я и Боле - англичане. такое несказанное везение послужило нам впоследствии  временем общения в больнице с многочисленными травмами. Нас избили, мы были горды тем, что мы мужчины, все как обычно.
Между нами в момент завязалась теснейшая дружба. Генри рассказал Фениксу, что вырос в деревушке Мидсаммер, в глубинке Англии. у него есть младшая сестра, которую зовут Сью. У них довольно теплые отношения, но родители не позволяют им видеться часто. С самого детства Генри стремился стать важным для общества. У его семьи денег почти не было, папа имел свою ферму, мама домохозяйка. казалось, все закрыло Боле доступ к престижному образованию, но тот не сдавался. В пятнадцать он поступил в подготовительное учреждение. потом в университет, родители им отнюдь не гордились, они считали. что сынок зажрался, как они выражались. генри было больно видеть то. что они не одобряют его стремление быть лучшим. Один раз он вскрывал себе вены. Ничегно не вышло, а предки лишь отдали его в клинику для душевнобольных. Так он пропустил целый год образования. О том, что генри учится в Колумбийском нил не знал.  Когда их выписали из больницы, Феникс и Боле больше не встречались, однако они переписывались, но часто на такие темы, которые сам Нил иногда не понимал "смысл бытия" и тому подобное.

Одинокий парень, которого никто сильно не знает, никто не может запомнить его имя, а Генри это не сильно беспокоит. Он задумчив, часто впадает в депрессию, когда один. Часто не ухожен, немного рассеян. Не умеет драться, однако за то, что ему дорого, просто ляжет и будет воевать до самой смерти. Труден. сложен. Неоднозначен. на вечеринках обычно самый буйный и веселый. очень остроумен и всегда душа компании. умеет заболтать мозги любому, кому надо. Сам по себе неповторим, совершенен, его образ-точная копия образа Ленца из "Три товарища" (Ремарк). В каждом его жесте просматривается едва ощутимая и одновременно тяжелая мудрость, драматизм и желание карабкаться по этой большой и такой грубой ветке жизни.
Вот вырезка из книги, поведение генри (я, мне, моим-генри)

О Господи!.. Я круто повернулся и столкнулся с проходившим мимо толстеньким коротышом.
– Это еще что! – злобно рявкнул я.
– Протри глаза, чучело гороховое! – огрызнулся толстяк.
Я вытаращился на него.
– Людей ты, что ли, не видел? – тявкнул он.
Я словно только этого и ждал.
– Людей-то я видел, – сказал я, – но разгуливающую пивную бочку вижу впервые.
Толстяк не полез в карман за словом. Остановившись и разбухая на моих глазах, он процедил сквозь зубы:
– Знаешь что? Пошел бы ты к себе в зоопарк! Мечтательным кенгуру нечего шляться по улицам!
Я понял, что передо мной весьма квалифицированный мастер перебранки. И все-таки, несмотря на всю мою подавленность, я должен был позаботиться о своей чести.
– Топай, топай, псих несчастный, недоносок семимесячный, – сказал я и благословил его жестом. Но он не внял моим словам.
– Пусть тебе впрыснут бетон в мозги, идиот морщинистый, болван собачий! – продолжал он лаять.
Я обозвал его плоскостопым декадентом; он меня – вылинявшим какаду; я его – безработным мойщиком трупов. Тогда, уже с некоторым уважением, он охарактеризовал меня как бычью голову, пораженную раком, я же его – чтобы окончательно доконать – как ходячее кладбище бифштексов. И вот тут он просиял.
– «Ходячее кладбище бифштексов» – это здорово! – сказал он. – Такого еще не слышал. Включу в свой репертуар! До встречи...
Он вежливо приподнял шляпу, и мы расстались, преисполненные уважения друг к другу.
***
Еще одна вырезка. разговор робби, Ленца и кестера. Робби главный герой, так что все я принадлежат ему.
А  тебе  случалось  когда-нибудь напиться,  когда  ты был вдвоем  с
женщиной? -- Частенько случалось, -- ответил он, не пошевельнувшись.
     -- Ну и что же?
     Он покосился на меня:
     -- Ты имеешь в виду,  если натворил  чего-нибудь при этом?  Никогда  не
просить  прощения,  детка!  Не  разговаривать.  Посылать цветы.  Без письма.
Только цветы. Они все прикрывают. Даже могилы.
     Я посмотрел на него. Он был  неподвижен. В его глазах  мерцали отблески
белого света,  заливавшего наш  двор.  Мотор  все еще  работал,  тихо  урча:
казалось, что земля под нами вздрагивает.
     -- Пожалуй,  теперь  я мог бы спокойно выпить,  сказал  я  и  откупорил
бутылку.
     Кестер заглушил мотор. Потом обернулся к Ленцу:
     --  Луна  уже  достаточно  светит,  чтобы  можно  было  увидеть  рюмку,
Готтфрид. Выключи  иллюминацию. Особенно на форде.  Эта штука напоминает мне
косой прожектор,  напоминает войну. Невесело  бывало в ночном  полете, когда
такие твари вцеплялись в самолет.
     Ленц кивнул:
     -- А мне они напоминают... да, впрочем, все равно что! -- Он поднялся и
выключил фары.
     Луна  уже выбралась из-за фабричных крыш.  Она становилась все ярче  и,
как  большой желтый фонарь, висела  теперь  на  ветвях  сливы. А ветви  тихо
раскачивались, колеблемые легким ветерком.
     --   Диковинно!   --   сказал  немного  погодя  Ленц.  --  Почему   это
устанавливают памятники разным людям, а почему бы не поставить памятник луне
или цветущему дереву?